Пятисотстраничная книга Юрия Кобрина «В молчанье и в звучанье!», приуроченная к 80-летию поэта, вышла в конце прошлого года в Вильнюсе, а уже в мартовском (№41) номере ежеквартального литературно-публицистического журнала «Эмигрантская лира», издаваемого в Бельгии, была опубликована рецензия известного московского поэта и критика Александра Карпенко, которая и предлагается читателям «Обзора». Поэзия границ не признаёт!

О чём бы ни писал Юрий Коб­рин, его муза всегда энергична. Юрий прошёл в русской литературе большой, плодотворный и насыщенный событиями путь. Был у него в жизни и «чеховский» опыт: Кобрин в юности жил и работал на Сахалине, перепробовал множество профессий. Но с шестидесятых годов судьба поэта крепко связана с Вильнюсом, где у него вышли первые книги. Кобрин начинал свою литературную деятельность ещё при жизни Анны Ахматовой. Дружил с Арсением Тарковским, который дал ему рекомендацию в Союз писателей. Лично общался с Беллой Ахмадулиной, Булатом Окуджавой, Робертом Рождественским, Давидом Самойловым, Иосифом Бродским и многими другими нашими классиками. Перевёл на русский язык огромное количество стихов литовских поэтов, за что они ему очень благодарны. В свою очередь, литовцы с удовольствием переводили стихи Юрия. Эдуардас Межелайтис, в частности, писал: «Стихи Юрия Кобрина разно­образны без пестроты, современны без модности и старомодны без снобизма».

«В молчанье и в звучанье!» – книга «переизбранной» лирики Юрия. Автор пересматривает избранные стихи прошлых лет и делает в этом списке небольшие корректировки. Известно, что отношение автора к собственным стихам, даже очень хорошим, может несколько раз меняться на протяжении жизни. Итоговая книга поэта не только даёт полное представление о его творчестве, но и воскрешает в памяти преодолённые нами испытания, такие как распад СССР. «Что дворцы и что власть?.. С молотка / ведь шестую часть света пустили! / И безвольною стала рука / обессилевшей мозгом России. / Всем вот этим прикажешь владеть, / править сонмом подонков и выжиг? / Знаешь, лучше тогда умереть, / если жить для того, чтобы выжить». И таких строк с историческим экскурсом у Юрия Кобрина немало. «Самоубийцы – дни мои – летят», – с горечью констатирует поэт. Кобрин – эмигрант наоборот. Он остался в городе, в котором долгое время жил и работал. Эмигрировала страна, а человек, гражданин этой страны, – остался на своём месте. «Не получилось жить, чтоб «смертью смерть поправ». / Трепались о правах, свободе, честности. / Где СССР? Он без вести пропал, / погиб без боя в неизвестной местности». Осознав всю бездарность такого государственного исхода, поэт, тем не менее, признаётся: «Я один из твоих осколков, / дорогой Советский Союз».

Судьба Юрия двойственна: преодолев полосу отчуждения, между молчанием и звучанием, он обрёл своё истинное лицо. Поэт ощущает одновременно и отстранённость от современной жизни, и сопричастность ей: «Я в городе ничей… / Постыдно быть в нём вашим. / Бессонница ночей – дань мёртвым дням вчерашним. / Забвения вода / угомонит едва ли… / И я вернусь сюда / таким, каким не знали». Книга «В молчанье и в звучанье!» выстрадана автором концептуально. Он апеллирует к знаменитому стихотворению Тютчева «Silentium»: «Молчи скрывайся и таи…». Что это – отшельничество? Изгнанничество? Одиночество поэта, невозможность присоединиться к державной линии как Литвы, так и России. Великодержавность плохо согласуется с поэзией. Выручает стоицизм: «Терпенью учусь у травы, у вола», – в этих строчках Юрия Кобрина слышится фетовское «учись у них – у дуба, у берёзы».

«Писать стихи в себе, не выносить на лист… / Такое вот внутри я вырастил искусство. / Сомнителен мне тот, кто всякий день речист; / всё правильно в словах, а скребани их – пусто. / Писать стихи в себе и паузу держать, / да так, чтоб над тобой хрусталик в люстре треснул, /

и осознать тщету и брение держав – / они тебе, ты им – вдвойне неинтересны. / Гражданствовать к кому? К подкладливым и к тем, / кто их всегда имел и в праздники, и в будни? / Когда попал, мин херц, под шестерни систем, / silentium храни… Страшней молчанье будет! /

А паузу держать и пять, и десять лет / учился, рот зажав, чтоб не сорвался с уст вой. / Но снизошёл с небес луч, несказанный свет / на мной взращённое безмолвное искусство».

Бросается в глаза уникальность стиля письма вильнюсского поэта. Во многих стихах он «обрывает» силлабо-тонику, и вместо стандартного поэтического размера у Юрия Кобрина получается «взвихренный» дольник, лексически богатая, взволнованная неплавность речи, насыщенная авторскими неологизмами. Любой поэтический стиль, если копнуть поглубже, носит синтетический характер и зеркально отражает личность творца. Складывается впечатление, что Юрий сознательно предпочитает напевной музыкальности стихотворений – энергичность звукоизвлечения. Парадоксальность мышления Кобрина заключается в одновременном притягивании к себе диаметрально противоположного. Удивительно, но любимыми поэтами Юрия являются такие совершенно разные по духу и наполнению классики русской литературы, как Пушкин и Бродский. Чтобы полюбить противоположные начала, наверное, нужно самому иметь их в душе. Есть у Юрия замечательное стихотворение, где он говорит о том, что его творческий почерк сложно «подделать»: «Минус по Цельсию брод сковал, / лёд подловат, однако… / Бесстрашно пишут под Бродского, / страшно под Пастернака. / Синтаксис, рифмы строчек / брошу вам для затравки. / Мой неудобный почерк / не поддаётся правке».

Краткость – ещё одна сестра таланта Юрия Кобрина. Поэту одинаково хорошо удаются и длинные стихотворения, и короткие, близкие к афоризмам. Он посвятил в новой книге кратким изречениям целый раздел – «Максимы». Но и помимо «максим» в книге «переизбранного» много других четверостиший. Поэт виртуозно владеет этим непростым жанром. Например, он пишет: «Ничему не научают пастыри, и вода в облацех темна… С воплем: «Бей жидовствующих, пасти рви!» Уличная православствует шпана». В четырёх строчках поэт успел удивить нестандартной рифмой «пастыри – пасти рви» и парой авторских неологизмов. Виновата ли церковь в творящихся мракобесиях? И да, и нет. Очень странно, что церковь, призванная служить миру, превращается порой в чисто политическую организацию, ратует за кровопролитие. Мы видим это собственными глазами. Религия, безусловно, смиряет страсти, но пороки порой берут верх над добрыми намерениями.

Юрий Кобрин убедителен не только в философских, но и в социальных и гражданских стихотворениях. Юрий – пример человека неравнодушного, волнующегося за судьбы мира. Его лирика клокочет, как магма, бьётся в силках стихотворных размеров, пытаясь разрешить проблемы бытия. Никуда не уехав, поэт после распада СССР вынужден жить за границей. Частично, конечно, он ассимилирован с литовской жизнью, поскольку прожил там больше шестидесяти лет. «Нету в паспортах у нас отчества, / и отечество вдалеке, / и на старости в одиночестве / доживаем на сквозняке». «Не вскрывайте Пандоры ящик, / наломаете снова дров, / чтоб иметь друзей в настоящем, / не ищите в прошлом врагов». Мне показалось, что в стихах Юрий Кобрин жёстче и бескомпромисснее, нежели в реальной жизни, в общении с друзьями. Возможно, «виной» тому его интеллигентность и дружеское расположение к товарищам по перу.

Широко представлена в книге пушкинская тема. Юрий Кобрин – инициатор создания нового памятника Пушкину в Литве, поэтому для него Александр Сергеевич – это не только слово, но и дело. Безусловно, все русские писатели чтят Пушкина. Но Юрий Кобрин переживает судьбу поэта очень близко к сердцу, как личную трагедию. Как вещий Олег принял смерть от своего коня, так Пушкин фактически погиб из-за своей жены. Есть какая-то загадка в том, что гений и умница выбрал себе супругу выдающейся красоты, но ни в чём себе не равную. «А Пушкин знал, – пустышка Натали. / После него к ней не проявит интереса / никто, когда не встать под пистолет Дантеса, / женатого на «ручке от метлы». / Беременной тщеславной Натали, / кормящей толстой, ей ли до измены? / Но сплетни – дура! – проникают в стены / и эхом отзываются, как «пли!». / Да, Пушкин знал: в казарму Натали / кавалергардскую пошла для интереса… / Зачем она бисексуального Дантеса /жалела, не сказала: «Отвали!»? / И Пушкин знал, что если с Натали / делить до старости придётся век суровый, / стихам – звездец… Они бы не смогли /рождаться рядом с бывшей Гончаровой». Это и есть феномен русской поэзии. В другом своём стихотворении Юрий подробно нам его разъясняет. «Что такое русская поэзия? / Это каждый день ступать по лезвию, / властвовать собой и знать безумие, / айсберг расплавлять в жерле Везувия! / А ещё – высокое смирение и гордыни дерзкое сомнение, / противленье Богу, с сердцем битва, / а в конце – раскаянье, молитва».

Кобрин любит не только поэзию, но и самих поэтов. У него есть масса посвящений нашим классикам. Вот, например, посвящение Лермонтову: «За выпад шпажный лермонтовской лиры / кто из друзей его не осуждал? / Мишель гармонии искал в подлунном мире / и, не найдя, мишенью став, упал…». Юрий Кобрин и сам, по-лермонтовски, делает порой «шпажные выпады» и нисколько об этом не жалеет. «Моя строка стремится к острой точке», – пишет Кобрин в стихотворении «Милосердие».

Немного жаль, что в новой книге не так много лирических стихотворений. В основном это ранняя любовная лирика, представленная во второй половине книги. Иногда, правда, лирические строки служат у Юрия Кобрина преамбулой к гражданским стихам: «Рождественская ночь, так что же горько мне?.. / Звезда стекла с окна и со стекла струится, / свеча оплывшая – от капельки на дне / бокала на столе – бросает тень на лица». («Декабрьские стихи»).

В новой книге представлены также эссе о встречах с Арсением Тарковским.

Читателям будет небезынтересно послушать из первых уст в пересказе Юрия Кобрина историю о том, как Арсений Александрович переводил с грузинского стихи Иосифа Джугашвили, о его романтической встрече с Мариной Цветаевой. Молодой Юрий Кобрин побоялся тогда задать Арсению Тарковскому мучивший его вопрос: «Откуда черпала неизбывность нерастраченных чувств Марина, когда не отмолен был крестный путь трагически канувшего в небытие Сергея Эфрона?». А сегодня я уже могу ответить Юрию за Арсения: НКВД не докладывал родственникам своих жертв о том, что этих больше нет. Поэтому на момент встречи с Тарковским осенью 1940 года Марина попросту ничего об этом не знала. И, как всякий нормальный человек, жила надеждой на лучшее.

А завершается книга нравственной максимой от Арсения Тарковского и Юрия Кобрина, которую я с удовольствием процитирую: «Не бойтесь не подавать подлецам и предателям руки. Живите в ладу с собой, но не страшитесь наживать врагов. Если у вас их нет – вы людям безразличны, то есть не существуете. Не давайте себе поблажки: поэт только тогда поэт, когда не уступает ни в чём ни себе, ни давлению извне».